облако тэгов
У романа Линор Горалик нет четкой сюжетной структуры, это скорее сборник новелл с рядом сквозных персонажей (но не только сквозных), а у этого метода есть много внутренних проблем, например, он не имеет внутренних ограничений на разрастание объема. Кажется, что если пролистывать, пропускать отдельные абзацы и целые главы, или читать главы романа в произвольном порядке, то ничего не теряешь. Тем более что финалы в новеллах отсутствуют, автор предпочитает сюжету впечатление, интонацию, самокопания, многозначительные реплики. Действие романа происходит в постапокалиптическом антураже, но иногда кажется, что этот антураж излишен, поскольку автора интересуют в основном житейские и психологические проблемы персонажей, их комплексы, травмы, страхи, их уязвимость, их взаимные обиды, их попытки манипулировать друг другом, при этом персонажи изображены такими, что их жизнь в любой случае была бы катастрофой и кошмаром, так что внешний кошмар тут может и не очень нужен, во всяком случае он является продолжением их внутренней неустроенности. Как энциклопедия людей несчастных и обиженных роман Горалик заставляет вспоминать прозу Людмилы Петрушевской, в нем тоже это настроение, которое Дмитрий Быков, говоря о творчестве Петрушевской, назвал острым чувством обиды на мир. Есть и вполне беккетовское внимание к телесным неустройствам.
Роман Горалик по отношению к персонажам психоаналитичен, недаром среди персонажей есть психологи и психиатры, среди героев нет откровенных злодеев, все – хорошие люди, но все с легкой мерзотцой, как и должно быть, если смотреть на людей психоаналитически. Все мужчины у Горалик — слезливы и слабохарактерны, все женщины с придурью. «Стыд и позор», название одного из постигших постапокалиптическое человечество бедствий, скорее характеризует общую атмосферу романа, это то, в чем живут герои Горалик. «Стыд и позор» сдирает с людей кожу, это в том числе метафора.
Остроумие Линор Горалик очень умеренное, но желание шутить очень сильное, и в каждом абзаце мы видим желание злобно пошутить над попавшим в очередное стыдное положение героем.
Важнейшая линия романа — наличие говорящих животных, но тут важно, что сама стадия удивления говорящим животным, все трудности их принятия в качестве полноценных членов общества, все что волновало героев романа Веркора «Люди или животные» здесь пропущены, и животные приняты в человеческое общество, как в сказках о Простоквашино Успенского, кстати отсылка к Простоквашино есть в тексте Горалик. Израиль – культурная страна, животным здесь дают пайки и лекарства, в русских постапокалипсисах жизнь обычно жестче, хоть ты говорящий, хоть нет.
Тут важно заметить, что и в мировой, и в русской литературе есть огромная традиция историй с говорящими животными или животными с высокой степенью антропоморфизма, начиная с народных сказок и кончая «Жизнью насекомых» Виктора Пелевина, так что текст Линор Горалик более традиционный, чем кажется на первый взгляд. Такие истории, как если бы про котов и песиков из Простоквашино писала Людмила Петрушевская, как она пишет прозу для взрослых. Хотя Людмила Петрушевской тоже писала сказки про животных: «Червь Феофан все не давал покоя пауку Афанасию: только Афанасий все приберет, навесит занавески, тут же Феофан приползает, притаскивает на себе мусор, яблочные огрызки, шелуху (живет в конце огорода, что делать) и начинает рассуждать о вечности». В этой цитате из Петрушевской в свернутом виде в принципе уже содержится весь роман Горалик.
Отдельно хотелось бы сказать об обилии в лексике романа заимствований из иврита. Действие романа происходит в Израиле, понятно, что в Израиле говорят на иврите, понятно также, что русские репатрианты в Израиле живут в обстановке обилия подобных заимствований, но не совсем понятно, почему ее надо переносить в текст романа, поскольку персонажей она не совсем касается, подавляющее большинство персонажей — не репатрианты, а просто ивритоговорящие. Тем более непонятно, зачем в авторской речи называть на иврите понятия, не описывающие специфические израильские реалии, а совершенно простые и универсальные — такие как «солдатское построение», «акушерка», или названия растений («олеандр», «китайская шляпка»). Не ясно, что означают вкрапления ивритских слов в речи персонажей, которая передается по-русски, но по сюжету является речью на иврите. Непонятно, зачем сохранять ивритское звучание израильских воинских званий, тем более что, с одной стороны, в любой газете израильские генералы называются именно генералами, а не «алуфами», а с другой стороны автору все равно приходится делать сноску с переводом этих воинских званий. Также ясно, что у израильтян к ивриту особе эмоциональное отношение, но для большинства читателей романа это просто иноязычие и довольно странный «лингвистический декор». Линор Горалик совершает важный жест – вводит в русский литературный язык жаргонизмы русских репатриантов, но уместность этого жеста вызывает вопросы, поскольку роман все-таки не про них. Заметим, что Бабель в «Одесских рассказах» обошелся почти без лексических заимствований. Впрочем, это такой жест — показать ситуацию как она выглядит в языковой картине мира русского «Олима».
Роман Горалик — образец высокого литературного профессионализма и очень серьезного отношения к человеку и его проблемам, многим он, наверное, понравится, но многим, наверное, покажется скучным и затянутым.
Жывотные и немного нервно
Одному Богу известно, как текст Горалик попал в этот список.
И дело не в том, что он мало похож на фантастику, к которой привык читатель, и не в том, что он труден для чтения – с этими длинными периодами, часто лишёнными абзацев, как стихотворения в прозе. Дело в том, что в разливе персональной корректности много обязательного, натужного, а настоящая эмпатия в этих обстоятельствах прячется.
Дело там вот в чём: случился непонятный катаклизм, в результате которого в одних странах города просели, и провалились под землю, в других – появилась непонятная радужная пыль, в третьих, случилось ещё что-то, и, наконец, заговорили животные, вернее, одомашненные животные. (Верблюды тоже).
При этом в Эрец-Исраэль случилось всё это одновременно.
Речь о том, что кот или собака – это предельный случай «другого» — он с одной стороны, не человек, его в рамках современной цивилизации мало что защищает, а, с другой стороны, на домашних питомцах концентрируется бездна любви. Кто-то мне рассказывал, что, согласно опросам, одинокие парижанки, скорее бросят любовника, чем выгонят кошку.
Апостол Павел по этому поводу говорит: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8, 19-23).
Я буду предельно необъективен, потому что Линор, как мне кажется, обслуживает очень важное желание людей – поговорить о своей травме. Как-то, в частном разговоре, она сказала, что нельзя человеку говорить «Тебе не больно, вот смотри – у других хуже». Это очень важная позиция, и она многое объясняет в жизни. Нет универсальной шкалы боли, разочарования, горечи и печали. Ад существования других никуда не денется, но нужно как-то сосуществовать рядом.
При этом «фантастика» у автора весьма специфическая: замени тут домашних питомцев на членов семьи – канареек на детей, котов на стариков, собак – на подростков, ничего не изменится. Фокус именно в том, что понятие «другого» тут доведено до критического — то есть расчеловечено. То есть, отчаявшись в понимании со стороны близких, люди сейчас начинают концентрироваться на домашних питомцах, а Горалик даёт нам понять, что и они будут сварливы, бестолковы, себе на уме, как сами люди. И мы живём в аду, где ад — это другие. Так что с котом тоже не получится. Но как-то жить надо.
Кстати, читая эту книгу параллельно с романом Кузнецова «Живые и взрослые», окончательно понимаешь, как был сделан этими авторами, пожалуй, лучший отечественный футурологический роман «Нет». Иначе говоря, понятно, кто из соавторов там что писал.
Одним словом – этот роман прекрасен. И возможно, он символизирует новые горизонты фантастической литературы, когда людям станут интересны такие вещи, как дистанция между людьми, сопереживание (то, когда оно уместно, и когда – неуместно, а то часто люди лезут к тебе со своим сопереживанием, и хочется их стукнуть по голове половником, только бы отвяли, не травили б душу), ну и всё такое. Но это всё безумно далеко, потому что личное следует в тени общественного, смерть неизбежна, а истлевший коллективизм — наше Отечество.
Андрей Василевский:
Хороший роман, к которому, конечно, можно предъявить ряд претензий, но не хочется, потому что мне интересно всё, что (и как) делает Линор Горалик, да и просто — хороший роман, который вполне оправданно претендует в этом году на «Большую книгу». Может читаться и как «мейнстримная» проза, и как «фантастика». О нем уже много написано, отсылаю, например, к большой рецензии Аси Михеевой «Этика и этология совместной жизни» («Новый мир», 2019, № 1).
Теперь я много думаю о енотах.
В отдельно взятом Израиле конец света: города в руинах, выжившие в панике, в полевых лагерях, в полипропилене и на кодеине, спасающих, соответственно, от наждачных бурь и радужного сумасшествия. И в безумной компании: после катастрофы заговорили животные. Все — от муравьев до слонов. Теперь они разумные собратья по несчастью, которые неумолчно трындят, жалобно причитают и не едят друг друга. И человеку их есть уже нельзя, а можно и необходимо кормить с руки возлежащих рядом льва и антилопу, хитромордых енотов, норовящих подломить склад, тупых кроликов, тихо спивающегося слона, истеричных лошадей, гопницки жестоких кошек и не выходящих из экзистенциального отчаяния жуков. Кормить, окормлять силами уцелевших раввинов, батюшек и деловитых Свидетелей Иеговы, защищать — и каждое утро пытаться найти смысл во всем этом и хоть в чем-нибудь.
Роман состоит из 103 кусочков, небольших и совсем крохотных (картинка или фраза на арабском – и все), как будто случайным, но, само собой, страшно глубоко продуманным образом надерганных из гигантского сложного организма. Каждый кусочек выдирался с кровью и вытягивался по жилке, невыносимо тонко и точно соединяющей его с остальными кусочками. Каждый кусочек непрост. Каждый кусочек блестяще написан и не очень похож на предыдущий. Каждый кусочек полон отчаянья и веселья, призванного задавить шок и неудобство от того, что всем так плохо, а я, рассказчик, даже и помочь никому не могу, потому что убит в первой главе. Каждый кусочек при желании лентой разматывается в любую сторону – законченного рассказа из чудовищной, но подлинной жизни, анекдота за гранью истерики, прерывистого, но вполне цельного повествования, пасхалочки с подмигиванием знакомым текстам, людям, писаниям и мультфильму «Мадагаскар»,очередного фрагмента мозаики размером с мир либо многослойной притчи про евреев и арабов, про русских и нерусских, про быдло и светлых человечков, про людей и нелюдей, про ружье на стене, золото молчания и гнусность эмпатии, без которой сдохнем.
Ужасающе прекрасная и очень нужная книга.